Ассута

Мои впечатления об Ассуте

Меня настоятельно просят оставить отзыв о клинике Ассута… Мне не совсем просто это сделать, потому что пребывание в этой клинике – лишь часть моего лечения в Израиле. Я лечил там меланому ушной раковины в октябре-ноябре 2013 года, и Ассута была больницей, в которой врачи, с которыми я договорился о лечении, арендовали операционную (мне там сделали две операции), и в которой я проходил послеоперационную реабилитацию.

Впечатление от клиники приятное, несмотря на весь тот ужас и шок, которые мне пришлось пережить в связи с моим заболеванием… Это впечатление складывалось и от здания с его архитектурой, интерьерами, светлыми просторными помещениями, эскалаторами, бутиками… От кафе, в которое я не мог не зайти и не выпить кофе с круассаном или сэндвичем, когда ещё не лежал там, а приезжал на обследования.

Одна моя знакомая сравнила Ассуту с торговым центром – и это точно передаёт и моё впечатление от неё. Это при том, что предубеждения к торговым центрам я не испытываю… Я побывал и в других израильских больницах, и почитал отзывы пациентов; я знаю, что рояль в холле, поражающий людей, попадающих в клинику – вещь традиционная для израильских лечебных учреждений. Ну, вот я с этим столкнулся в Ассуте, и меня это поразило там, и я с удовольствием на нём поиграл… Эти, первые впечатления от больницы сложились у меня, когда я ещё не лежал там, а приходил на обследования, - то есть, условно говоря, это впечатления человека, приходящего в больницу извне.

Когда же я уже лежал там… Прежде всего, важная вещь - размытость границ. В том плане, что человек, не лежащий в больнице, легко может попасть на территорию, где обитают больные; и, наоборот, больные также легко попадают туда, где находятся простые посетители. Должен сказать, что это мне понравилось. И, опять же, я не единственный и не первый, кто это заметил. Палаты – просторные, светлые, оформлены так, что их ни в коем случае не назовёшь унылыми. Еда, которую не назовёшь пресной и безвкусной,- она выдержит сравнение с едой из кафе, да и подаётся, по-моему, на стильных подносах. То, что её было много – помню точно, и к наступлению обеда я ещё не успевал переварить съеденного на завтрак, а к ужину – того, что съел за обедом. Помню, кстати, что ко мне приходила врач-диетолог, и, во-первых, спрашивала моё впечатление от больничной еды, а во-вторых, говорила, что мне необходимо есть при моём заболевании и в моём послеоперационном состоянии.

Помню, что в течение дня там была возможность для всех желающих попить чай и кофе из термосов. Кстати, этот вид заботы о людях я встретил в Израиле не только в Ассуте: так, когда я ожидал в очереди приёма у профессора Якоба Шехтера, крупного специалиста по меланомам, там появлялась медсестра с термосами на подносах, в которых были бесплатный чай и кофе. Возвращаясь же к Ассуте: и при всём этом я ещё ходил в холл нашего этажа пить кофе и есть сладости из автоматов. В холл, где сидели, в том числе, люди, пришедшие в больницу с улицы, - о размытости границ я уже говорил. В холл, в котором были большие окна, вид из которых… Да ничего особенного не было в этом виде – дорога вдалеке, ЛЭП, немногочисленные жилые дома-коробки типа московских девяти-шестнадцатиэтажек. Но ощущение простора было, и этот вид из окна хорошо врезался мне в память. А внизу, у самой больницы, была велодорожка, по ней ездили велосипедисты, кто-то бегал… За время пребывания в больнице я настолько заразился желанием самому прокатиться по этой дорожке, что уже после моей выписки из больницы, когда мне надо было туда попасть, я приехал туда на велосипеде (в Тель-Авиве, как и в Москве сейчас, действует система уличного проката велосипедов с автоматическими терминалами оплаты, с возможностью вернуть велосипед в любой точке проката, развита система велодорожек, и по городу можно достаточно легко перемещаться на велосипеде, как на своём, так и взятом напрокат).

Несмотря на то, что в лечении моего заболевания врачи из Ассуты играли второстепенную роль, действия медперсонала больницы, сопровождавшего меня при подготовке к операциям и при реабилитации после них, отличались слаженностью, и это во многом улучшало моё душевное состояние.

Российские больные отмечают, что в Израиле медицинские работники не просто интересуются, не больно ли вам, не нужно ли обезболивающее, но и подчёркивают, что, если больно, то терпеть ни в коем случае не нужно. Это же могу засвидетельствовать и я (и опять, опять говорю о том, что не я первый заметил). В палатах Ассуты есть душ (эка невидаль, скажете вы), и сотрудники больницы напоминали нам об этом, и каждый день интересовались, приняли ли мы душ утром, и даже настаивали на том, чтобы мы это делали каждый день. Это не всегда было просто – всё-таки, мы после операции, все перебинтованные, в вену вставлен катетер… Но, душ каждый день, – такова установка. Кому тяжело было это делать самим – работники больницы предлагали свою помощь. Ну и подсказывали приёмы, как делать это в тех условиях, когда вы не совсем дееспособны, и когда не до каждой части вашего тела легко доберёшься. Кстати, о том, чтобы мыть рану с мылом каждый день, было написано и в рекомендациях по послеоперационному уходу врача, который меня оперировал. Я сам из семьи врача и знаю, что есть и другие подходы, заключающиеся в том, что рану нельзя мочить, а обрабатывать её можно специальными дезинфицирующими средствами. Здесь же, в Израиле, подход был такой: мыть с мылом, и как можно чаще.

Запоминающимся моментом было, когда одна смена медработников заканчивала дежурство, и передавала очередь другой. Происходил обход всех палат, в котором участвовали все медсёстры (и медбратья) из обеих смен. Старшая медсестра уверенным голосом говорила про каждого больного – с чем поступил, его состояние, какой нужен уход. Таких обходов было несколько в сутки, и один из них – где-то часа в три ночи. Это было, пожалуй, единственным неприятным моментом моего пребывания в Ассуте – когда посреди ночи в палате вдруг включается свет, и, продирая глаза, ты видишь, как туда вваливается целая толпа людей, раздаётся бодрый и громкий голос на иврите. В палате стоит много человек, и все смотрят на тебя. А потом, когда все они идут к выходу, кто-то из них уже тихо скажет вам по-русски: «Это ничего, не обращайте внимания, спите-спите». И погасит свет.
Русскую речь я слышал в Ассуте часто, в разговорах как медработников, так и больных. Вечером, уже ближе к концу рабочего дня, откуда-то, наверное, с лестницы, или из других укромных уголков доносились задушевные разговоры коллег о жизни, делах… Звучали столь знакомые: «Нет, ну ты представляешь?..», «Совсем уже делать нечего!..». И в начале рабочего дня многие врачи и медсёстры, приходившие в больницу, приветствовали друг друга по-русски. И, как я уже сказал, среди моих соседей по палате были те, кто говорил по-русски.

Палаты в Ассуте двухместные. Огромное количество людей проводит в больнице не более суток (одну ночь). Так было и у меня после первой операции. А вот после второй я пролежал около недели, и чуть ли не каждый день у меня менялись соседи по палате. Рядом с больными иногда ночевали их близкие (в том, что близким можно было быть рядом неограниченное количество времени, и даже ночью, кардинальное отличие от российских больниц с их часами посещений). Для этого рядом с каждой кроватью существует выдвижной занавес, позволяющий создать отгороженное пространство вокруг.

Мне по контрасту запомнились родственники двух больных. Одна – мама подростка, которая старалась вести себя тише воды – ниже травы. Она всячески показывала, что ей очень неловко от того, что своим пребыванием в палате она доставляет мне неудобство. Всеми силами она старалась причинить мне минимальный дискомфорт, и ей это удалось. В основном она сидела на стуле у кровати своего сына. У неё была очень приятная, добрая, немного застенчивая улыбка.

Родственники другого больного… Думаю, они тоже старались доставить мне минимальный дискомфорт. Ночью, когда он поступил, они говорили исключительно шёпотом. Ходили только на цыпочках (ну, или им казалось, что они так делают). Но эмоции за судьбу своего близкого, переполнявшие их, были столь сильны, что уснуть в ту ночь я не мог. Сам же он оказался человеком очень добродушным, общительным (нашему общению нисколько не помешало то, что он практикующий иудей, а я православный), и на следующий день мы успели поговорить на многие темы. То, что я из России, не являюсь гражданином Израиля, и должен был платить немалые деньги за лечение в Ассуте, вызвало у него живой отклик и сочувствие (граждане Израиля, и он в том числе, получают медпомощь бесплатно, по медицинской страховке). Помню, он очень переживал за то, чтобы я съедал всё, что нам приносят во время еды. Чтобы, заплатив такие деньги, я получил от больницы всё, что можно. Хотя его впечатление от еды в Ассуте совпадало с моим: вот, мол, дали нам завтрак, и его уже до вечера хватит, а ещё ведь будут обед и ужин…

Люди, с которыми я познакомился в Израиле, говорили мне: приезжайте обязательно ещё раз, и уже не по такому страшному поводу. Заболевание, с которым я столкнулся, несёт людям смерть, и вот, одной молодой женщины, также пациентки Ассуты, с которой мы познакомились в интернете, благодаря общим знакомым, уже нет в живых. Про себя скажу так: когда моё заболевание обнаружили и начали лечить, у меня ничего не болело, мне ничего не мешало (был лишь лёгкий зуд), и страшно было именно осознание того, что может случиться, и что это очень близко. Страшной, психологически невыносимой была необходимость принимать непростые решения в короткие сроки. Только за день до намеченной операции я узнал, что мне необходимо будет удалить ушную раковину, без этого никак, и операций, скорее всего, будет нужно не одна, а две. И должен был дать (или не дать) на это своё согласие. Я столкнулся с необходимостью оперировать такими суммами денег, которые мне самому никогда не заработать. И здесь нужно было решать: соглашаться – не соглашаться, а если соглашаться, то собирать эти деньги, просить у кого только можно. Если взять стоимость моего нахождения в Ассуте (без гонорара операционной бригаде) после первой операции, когда я провёл там сутки, и стоимость моего пребывания в Институте рентгенорадиологии в Москве (в дневном стационаре, но уже вместе с операцией), то получались примерно одни и те же цифры, но в одном случае в шекелях, в другом - в рублях. А шекель на тот момент стоил 10 рублей. Всё же, эти страшные реалии не перечеркнули моего впечатления от Ассуты (да и от Израиля вообще) как от чего-то исключительно светлого…

Михаил Андзелевич, Москва.